— Негодяи! — закричал я, отряхиваясь. — Убирайтесь сейчас же!
— Спокойно, малыш, не нервничай. — Буба I снисходительно похлопал меня перчаткой по лицу.
Я с яростью оттолкнул его:
— Эй, ты, убери лапы, а то как стукну!
— Ну что же, малыш, попробуй.
— На! — Основательно прицелившись, я дал Бубе в ухо.
Буба I покачнулся от удара, отлетел к стене, но тут же оттолкнулся от нее и бросился в атаку. На минутку ему удалось прижать меня к стене, но тут я пришел в ярость. Во мне взыграла кровь предков, бившихся под Грюнвальдом и Рацлавицами. Я ринулся в контратаку и ударил Бубу в челюсть. Буба пошатнулся, закачался, как пьяный, и рухнул на виолончель. Она разлетелась в щепки.
Пан Фанфара вдруг открыл глаза и сел на постели.
— Ударные, молчать! Пианиссимо! — пробормотал он и, в полном изнеможении упав на подушку, снова заснул.
Мы замерли, в испуге уставившись на разбитую виолончель. Первым пришел в себя Муха Чопек. Он наклонился над инструментом и с ужасом принялся его осматривать.
— Все в щепки.
— Утиль, — буркнул Буба II.
— Негодяи! — воскликнул я в отчаянии, чувствуя, что еще немного — и я разревусь. — Он нам этого не простит. Это все его имущество и… и… вообще… он говорил, что виолончель его жена.
— Не волнуйся, — сказал Буба I, — у нас в доме живет столяр — он склеит.
— Думаешь, сумеет? — Насчет этого у меня были большие сомнения.
— Факт! — заверил меня Буба I. — Он даже пианино полирует. Отнесу ему этот ящик, и он склеит.
— А успеешь вернуться до того, как пан Фанфара проснется? — беспокоился я.
Прежде чем Буба успел ответить, раздался звонок. Мы замерли в испуге.
— Кто-то идет, — шепнул Буба II.
— А ну, ходу! — скомандовал Буба I.
Он схватил инструмент и вместе с Бубой II выскочил в окно. Муха Чопек не успел. Он секунду озирался и наконец с решимостью отчаяния спрятался в футляр виолончели.
В прихожей раздались шаги, и на пороге появился пан Цедур, коллега пана Фанфары, элегантный мужчина с пышной шевелюрой.
— Как поживаешь, ? — приветливо махнул он мне рукой и огляделся. — А где же мэтр Фанфара… Ах, мэтр изволит почивать. — Пружинящим шагом он направился к постели. — Эй, Анатоль, ты все еще в объятиях Морфея? Вставай, лысый Аполлон!
— Пожалуйста, не будите его, — подскочил я к пану Цедуру. — Пан Фанфара заболел. У него сыпной тиф.
— Тиф, у такого ковбоя? — удивился пан Цедур. — Ты, наверное, шутишь, мой . Извини, мой мальчик, но я должен сказать ему пару слов по делу, не терпящему отлагательств, — на карту поставлены судьбы искусства.
— Знаю, знаю, — сказал я, стараясь не подпускать пана Цедура к пану Фанфаре, — вы, наверное, пришли за виолончелью.
— Угадал, , — ответил пан Цедур с изысканной улыбкой, стараясь отодвинуть меня в сторону. — Именно это привело меня к вашему бунгало.
— Не выйдет, — сухо ответил я. — Виолончели нет.
— Как это — нет? — поднял брови пан Цедур.
— Нет… нет, — проговорил я, — потому что… потому что пан Фанфара отдал ее склеить.
— Склеить? — пан Цедур приободрился. — Что за чепуху ты мелешь, piccolo bambino!
— Да, отдал склеить, — врал я уже напропалую, — потому что виолончель треснула вдоль и поперек.
— Да вот же она! — Пан Цедур вырвался из моих рук и подбежал к футляру. — Скажи своему , что я верну ее, как только он выздоровеет. Тифозные не играют на музыкальных инструментах.
— Не трогайте! — закричал я. — Пан Фанфара велел ничего вам не давать, вы и так обслюнявили у саксофона весь мундштук.
— Так и сказал? О лысый ! Это ничего не меняет. Виолончель для артиста — рабочий инструмент. Великий Паганини в порыве творческого экстаза три раза вдребезги разбивал свою скрипку. А тут… подумаешь — обслюнявили мундштук!
Рассуждая таким образом, он все ближе подходил к футляру, и не успел я опомниться, как он схватил его, поднял — и охнул:
— Что за черт, как я ослаб!
Он постоял в раздумье, потом попытался вскинуть футляр на плечо.
— О, ! — громко воскликнул он. Футляр с глухим стуком упал на землю. В ту же секунду изнутри донесся пронзительный вопль Мухи Чопека:
— Ай, ай… спасите!
Испуганный, пан Цедур отскочил от футляра.
— Что это? Ты что-нибудь слышал, bambino mio? С минуту он прислушивался, потом подошел и с опаской приоткрыл футляр. Оттуда вывалился Муха Чопек.
— Ой… ой… моя нога! — завопил он и тут же выскочил в окно.
Пан Цедур остолбенел от удивления.
— Что это за шутки? — спросил он, вытирая лоб платком. — Пан Анатоль, видно, решил позабавиться? Ну, подожди, , я тоже умею шутки шутить.
С этими словами он бросился к телефону и набрал номер.
— Алло, «скорая помощь»?! Тяжелый случай тифа… Анатоль Фанфара, саксо-виолончелист, улица Липовая, двенадцать. В доме Пегусов… Да, сыпной тиф. Полное беспамятство, с приступами буйного бреда. Кто вызывает? Цезарь Цедур — музыкант. — Он бросил трубку и погрозил пану Фанфаре. — Придется объясняться со «скорой помощью», лысый Аполлон. А тебя я беру в свидетели, — бросил он мне и выбежал из комнаты.
Я упал в кресло и уже не пытался раскрыть учебники. Я ждал звонка. И что вы скажете? Не прошло и минуты, как в дверь позвонили. На этот раз пришли двое. Знакомый парень из модельной мастерской — Теось и его товарищ в длинном плаще. Они влетели как бомбы.
— Марек, взгляни, что у нас! Покажи ему, Горбач.
Парень, названный Горбачем, откинул полу плаща.
Блеснуло что-то металлическое. Я сделал вид, что мне и смотреть неинтересно. Но это их нисколько не обескуражило.
— Мы смастерили бомбу, — объявил Горбач. — Не веришь? Посмотри. — И он вытащил что-то похожее на фляжку. — Настоящая бомба. Конструкция простая. Оболочка из алюминиевой фляжки, в середке пирогектатритол. Разнесет любые стены. Давай фитиль, Теось!
Теось с энтузиазмом полез в карман и вытащил темный провод.
Горбач схватил его и начал лихорадочно прикреплять к фляжке.
Это было уже слишком. Я вскочил со стула:
— Что вы хотите делать?
— Не бойся, — буркнул увлеченный своим делом Горбач. — Сейчас проведем небольшой опыт.
— Здесь, в квартире?
— Ну да. Мы решили опробовать ее именно у тебя, потому что у вас самые толстые стены, — объявил Теось. — Старинный дом.
— Вы что, с ума сошли? — Я схватил его за шиворот.
— А ты не волнуйся, — успокаивал меня Горбач. — Наука требует жертв. Эйнштейн, например, ради науки последние штаны продал. А у нас эпохальное изобретение.
— Убирайтесь! — закричал я. — Я не хочу стать жертвой…
— Поджигай фитиль, Теось, — хладнокровно скомандовал его друг.
Я подскочил к нему, но было уже поздно. Затрещал фитиль, побежала искра… Я ринулся гасить, но меня держали железной хваткой. Я с воплями вырвался.
— Погасите, сумасшедшие!.. Спасите… спа… — Но тут мне сунули в рот кляп из платка.
Как видно, у них все было продумано.
— Не дергайся, уже поздно… считай, Теось, — буркнул Горбач, — при счете «семь» дадим ходу. При счете «десять» взорвется.
— Сумасшедшие… в постели… человек… — мычал я, но из-за кляпа ничего нельзя было разобрать.
три…
четыре…
ПЯТЬ…
ШЕСТЬ…
При счете «семь» они толкнули меня к двери, но так неудачно, что я споткнулся о половик и растянулся во весь рост. Теось и Горбач свалились на меня.
— Девять… десять… Мы погибли, не успеем! — взвыл Теось.
Уставившись на фитиль, я замер.
Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.
Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.
— Что это… не взорвалось, — побелевшими губами прошептал Теось.
— Что это там течет? — удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.
— Что-то белое. — Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. — Попробуй! — подставил он палец Теосю.
— Похоже на молоко, — сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.
— Что теперь будет… — простонал он.
— Что с тобой? — забеспокоился Теось.
Горбач вскочил как ужаленный.
— Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…
— А отец, наверное, пошел с нашей бомбой на завод… — прошептал Теось.
— Бежим скорее! — крикнул Горбач и бросился к двери.
— Куда ты?
— На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвется?
Они умчались как сумасшедшие.
Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали еще раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним — толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведерко.
— Можно? — вежливо спросил он.
— Нет… нет! — заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.
Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:
— Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.
И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.
— Папа дом? — ласково спросил он. — Мы с ним должны условиться насчет рыбалки. В воскресенье…
Стиснув зубы, я замотал головой.
— А… он еще не вернулся, — просопел толстячок. — Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.
Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал ее надвое.
Огорченный, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.
— Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик. Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришел в ужас:
— Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?
— Ты совершенно прав, мой мальчик, — ласково согласился добряк, — я ее прислоню к стене.
Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.
— Что вы наделали?!
— Не отвлекайся, мой мальчик, — просопел он, — сейчас я сменю лампочку.
Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.
— Не надо! — крикнул я, предчувствуя недоброе. — Я сам вверну.
— Не отвлекайся, мальчик, — улыбнулся добряк.
С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:
— У тебя уроки, не отвлекайся.
Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.
Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мертвая тишина.
Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.
Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжелой люстры. Я подбежал и в отчаянии дернул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал:
— Не отвлекайся, мой мальчик.
Я не знал, что делать. К счастью, раздался звонок. В комнату вошли два санитара с носилками.
— Где больной? От вас звонили в «скорую помощь»? — спросил первый санитар.
— Да. Этого пана придавило люстрой.
— А нам сообщили, что у вас кто-то болен тифом, — заметил второй.
— Нет, тут только этот больной, — сказал я, — пожалуйста, заберите его.
— Нет, тут должен быть кто-то с тифом, — уперся второй санитар.
Но первый только рукой махнул.
Они унесли рыболова.
Я сел на люстру и вытер лицо. Мне уже ничего не хотелось. Вдруг начали бить часы. Они пробили восемь раз, Я испугался, вскочил и выпрыгнул в окно. Теперь вы знаете все.
* * *
— Ты, наверное, шутишь, Марек, — сказал я. — Неужели это все так и было?
— Вот вы и удивляетесь. А сами обещали, что не будете удивляться.
— Что правда, то правда! — тяжело вздохнул я.