Дети-герои. Рассказы о детях-героях Великой Отечественной Войны (часть1)

Федя-партизан

Л. Вахнина. Из книги «Дети-герои».

«Федя-партизан» — так назвал свою картину художник Ф. Модоров.
Кто же этот мальчик — Федя-партизан, почему именно его из многих юных героев написал художник, именно его смелый и тревожный взгляд останется в памяти потомков?
Перед войной Федя жил с отцом под Киевом, в Пуще-Водице. Отец — летчик, в первый день войны ушел на фронт. А сын? Сын тоже попал на фронт, а потом — к партизанам. Много партизанских заданий выполнил отважный разведчик. Мальчика полюбили в отряде. А особенно командир отряда Петр Васильевич Лукьянчиков и Владимир Борисович Муратов, человек, с которым Федор и попал в партизанский отряд.
Вот несколько страниц партизанской биографии юного героя.

«Я свои, дядя!»

— Федя, ты знаешь, что рация не работает? — спросил Петр Васильевич.— И связи с сороковой армией нет…
— Знаю.
— Донесения нашего ждут. А передать не можем… Известие было неприятным, но Федя улыбнулся.
— Я еще знаю, что ни один взрослый не пройдет — вот!
— Да, друг. И выбор пал на тебя. Наши разведчики получили важные данные о передвижении врага. Вот пакет. Переходить будешь в районе Выползова.
Федя поднялся.
— Идти сейчас?
— Погоди. Поешь, отдохни — и айда. Пистолет возьми,— и Лукьянчиков положил в карман Федора оружие.
Через два часа маленькая фигурка в белом маскхалате растаяла в морозной мгле. Петр Васильевич, привыкший всегда сам провожать юного разведчика на особо важные задания сейчас стоял и смотрел вслед Феде. ‘
— А вы снова волнуетесь? — донеслось из темноты.— Не надо, слышите, не надо…
— Ну, ни пуха…— сказал Петр Васильевич, бросив последний взгляд туда, где скрылась белая фигурка, и вернулся в лагерь.
Здесь готовились к важной операции по взрыву моста, который гитлеровцы отремонтировали только несколько дней назад.
А мальчик шел сквозь тьму и холод. Правда, пока он не очень мерз: валенки на нем были добротные и тулупчик теплый. Федя хорошо знал дорогу в лесу, а когда выбрался в поле, помогали ориентироваться вспышки ракет…
Он шел в направлении, указанном разведчиками-партизанами. Туда, где легче всего было перейти линию фронта Но что это?
Об этом дзоте не было и речи. Неужели они только что его построили? Нет, наверное, он отклонился от курса. А из дзота так аккуратно, методично и спокойно строчит пулемет. Куда? Чего? Строчит себе — и все… У дзота — часовой. Как же проскользнуть? Федор ложится на снег и ползет по-пластунски.
Пулеметная очередь заставляет его невольно съежиться и, вобрав голову в плечи, вжаться в снежный сугроб. При вспышках ракет трудно разглядеть, куда направлено внимание часового. А тот в любую минуту может заметить, как шевелится в снегу что-то живое…
Фу!.. Дзот остался позади… И часовой тоже. Теперь еще впереди трудный отрезок, который то и дело прощупывают прожектора. Но там будет немножко легче, все-таки сухие кустики, воронки…
Руки уже исцарапаны в кровь, на лице — капли пота: жарко. Сбросить бы тулуп, подняться и побежать быстро, как ветер,— к своим. Так нет, лежи тут, пока не погаснет этот проклятый прожектор. Еще немножко усилий — и вражеские окопы позади. Скоро, скоро должны быть свои. Внезапно у самого Фединого уха — фью-ю! фью-ю! — просвистела пуля. Притаился Федор. Закусил губу и лежит — тихо-тихо.
Внезапно стрельба смолкла. Полежав еще на снегу, Федя пополз дальше. «Теперь как бы не подстрелили свои»,— мелькнула мысль.
Сердце колотится, чуть не выскочит.
Прошел!
— А что оно там, не видишь? — слышит Федя неподалеку от себя.
Лязгает затвор.
«Это обо мне — сейчас выстрелит».— В горле пересохло, а слова никак не идут с языка. И вместо пароля он кричит:
— Я свой, дядя!
— Вот разбойник! И откуда ты взялся на мою голову… на мою мушку,— и приземистая фигура солдата выросла перед Федей.
Мальчик, поднявшись, пошел прямо на него. Из-за тучи чуть-чуть проглянул месяц. «Хорошо, что не раньше,— подумал Федя,— может, тогда и попал бы тот фашист».
— Куда это тебя несет?
— К вам.
— Да вижу, что не к теще на блины.
Словно из-под земли, появилось еще двое солдат — из боевого охранения.
— Ты откуда?
— А оттуда,— махнул рукой Федор в каком-то неопределенном направлении.
— Отведите в землянку,— услышал он приказ.
Как во сне, двигался Федя. Сначала по траншее, потом — по снегу. Как сквозь сон, видел мерцающий огонек коптилки в тесной землянке, чувствовал, что едет куда-то в машине. И вдруг — освещенная керосиновой лампой комната, настоящий стол, стулья. Он сидит и ждет. Ждет старшего лейтенанта Зубкова.
И вот за дверью послышались шаги. Кто-то торопится, нет — просто бежит. Минута — и офицер в погонах старшего лейтенанта появляется перед Федором.
— Это ты? Ко мне?
Они проходят в соседнюю комнату. Федор сбрасывает тулупчик, рубашку. Просит ножницы и, распоров нитки, вытаскивает донесение. Старший лейтенант читает…
А пока он шевелит губами, Федя спит, положив голову на стол. И не слышит, как его раздевают, переносят, кладут на кровать, укрывают одеялом, как старший лейтенант Зубков, на цыпочках выходя из комнаты, приказывает часовому:
Чтоб было тихо!

«А ты не чертёнок?»

Владимир Борисович объяснил Федору, в чем состоит его задание.
— Все понятно, дядя Володя,— и Федя лихо надвинул ушанку набекрень.
— Что понятно? — улыбнулся Муратов.
— Надо идти и искать.
— Гляди, догадался. Так ты бывал в Андреевке? Там у нас две явки. Есть данные, что в селе несколько неизвестных людей. Надо разузнать, кто они и что они. Потом, может быть, и в отряд привести. Тетка Мария тебе все расскажет. Да и познакомит…
— Я помню, где она живет.
— Вот и хорошо. Завтра собирайся в дорогу.
Мужа у тетки Марии убили в первые же дни войны, сын пропал без вести. Не захотела она вдовьими слезами землю кропить — их и так достаточно — и пошла проситься к партизанам. Но в отряд Марию не взяли, решили: пусть остается в селе для связи.
Федя не раз бывал у нее. Говорливая и ласковая, тетка Мария обо всем расспрашивала, всем интересовалась, да все приговаривая, да все припевая.
Вот и сейчас: забегала, захлопотала у стола. И уже несет, ставит нехитрое угощение — борщ да картошку.
Рассказала, что в селе появилось трое новых людей. Двое, на ее взгляд,— верные, свои, их и с партизанами познакомить можно. О третьей — женщине — еще разузнать надо, разобраться. Очень уж она толстая да пышная, а говорит: «Из Курска я». А в Курске, известно, голод. Это передай нашим. А еще одна невеселая новость: вот только давеча пленных расстреляли, ироды чертовы. Чуть свет и повели, сердечных, к яме, знаешь, дядька Иван погреб собирался делать. Так их возле той ямы…
— Всех?
— Всех, сынок. Слышали люди, что убежали двое, но одного поймали, а другой подался в сторону Пояркова. Может, и заблудился где-то.
— А сейчас где эти гестаповцы?
— А вон там, видишь у школы хату — там и пьянствуют. Что им…
— Ну, мне пора идти,— поднялся Федор.
Что-то такое было в Федином взгляде, что тетка Мария заволновалась.
— Ну-ка, говори, что ты надумал? Никуда ни ногой! Ты должен живым вернуться. Слышишь?
— Я же просто так…
И Федя попрощался с теткой Марией. Она проводила его до тына, постояла немного и вошла в хату.
А Федя направился к страшной яме: там ведь могут быть раненые. Подойти незаметно было трудно. Окна того дома, где находились фашисты, смотрели прямо на дорогу, в поле. То вдоль заборов, то по-пластунски Федя все же добрался до ямы.
Еще издалека увидел — там кто-то стоит. Приблизился и различил женщину, которая привязывала бечевку к бутылке с молоком. Руки не слушались, дрожали.
— Живой там один… Пить просит… Потом в яму:
— А ты кто же будешь, сердечный?
— Воронежский я…
Феде стало жутко. Там, среди мертвых,— живой человек. И сейчас ему грозит смерть: каждую минуту гитлеровцы могут вернуться, если им только вздумается наведаться к яме. А его еще можно спасти.
— Тетя, отойдите,— крикнул Федя и бросился в яму — прямо на мертвых.
— Где вы тут? — спросил он дрожащим голосом.— Где вы?
— Тут я…— послышалось почти с самого дна. Женщина с бутылкой заглянула и что-то хотела сказать, но Федя крикнул:
— Идите, тетя, заметят…
Яма была больше двух метров глубиной. «Как выбраться?» — мелькнула мысль, но сейчас было не до того. Феде было очень страшно. Вот под руками чьи-то волосы, чьи-то холодные руки, лица, которые никогда уже не изменят своего выражения, а так и останутся с этой застывшей страшной гримасой. Иногда у Федора не хватало сил сдвинуть с места тяжелое мертвое тело, и он в бессилии, вытирая руками лоб, по которому струился пот, только просил:
— Дядя, говорите что-нибудь, говорите…
— Передай нашим…— шептал раненый.
— Вы сами передадите. Жить вы будете, слышите? — успокаивал его мальчик.
Изо всех сил вцепившись в чью-то широкую спину, он тянул ее на себя. А у самого и зубы стучали, и руки дрожали…
— Еще немножко обопритесь, ну… ну… дяденька…
— Передай нашим, что мы честно сражались…
— Еще минуточку… Вот! Вот и все! Поднимайтесь… Куда вас?
— В руку.
— Опирайтесь, опирайтесь на меня. Вот мое плечо. Раненый приподнялся, стал на ноги. Его высокая худая фигура неуклюже двигалась в яме.
— А теперь что? Они сейчас придут. Да ты же… ты же ребенок…
— Я вам помогу, у вас рана.
— А ты как?
— За меня не волнуйтесь, как-нибудь выкарабкаюсь. А вы в лес бегите.
Раненый хватался здоровой рукой за мерзлую землю, пытаясь выжаться, но земля обваливалась. Он снова цеплялся, а она снова осыпалась. Как же выбраться из этой проклятой могилы? Ведь дорого каждое мгновение.
— Скорее, скорее,— шептал Федя.
Раненого начала трясти лихорадка, пальцы судорожно хватались за край ямы.
Федя вдруг наклонился, подставил плечо.
— Становитесь.
— Что?
— Говорю — становитесь на плечо, быстрее.
Раненый взобрался Феде на плечо. Ох, как тяжело, как неимоверно тяжело! Мальчик подался под тяжестью его тела. А еще ведь надо подняться. Где же силы взять? Но если нужно, если очень нужно, каждый человек может стать Геркулесом. Миллиметр за миллиметром приподнимался Федя. Он закусил губу и собрал все свои силы. Надо, чтобы раненый оперся локтем здоровой руки о землю. Еще немножко… Еще… Последнее усилие. Держись, Федька!.. Все!
Раненый все же как-то выкарабкался на волю.
— Бегите в лес! — крикнул Федя. Но тот наклонился над ямой:
— А ты?
— Скорее в лес,— взмолился Федя.
Ноги у него вдруг стали ватными и подогнулись: он услышал немецкую песню. Раненый протянул мальчику руку, но она не доставала до Фединой.
— Это они,— прошептал Федя,— пропадем оба. Бегите, а я притворюсь мертвым.
Раненый исчез, наверное, убежал. А пьяные голоса приближались. Федя притаился в уголке ямы. А что, если они закапывать начнут? Вот сейчас возьмут всех и зароют. Его тоже… Вылазить уже поздно. Прощайся с жизнью, Федька! А как же тот, раненый…
Губная гармошка заиграла бравурный марш. Как быть? Чтобы не мучиться, может, закричать? Пусть пристрелят. Нет, лучше молчать. А если пройдут не останавливаясь? Тогда как-то вылезти. Федя прополз под чью-то закоченевшую руку, под чью-то голову, на которой волосы слиплись от крови, и лег на спину. Надвинул шапку на лоб, чтобы прикрыть лицо, а самому что-то видеть.
Начало смеркаться. Гитлеровцы галдели совсем близко.
Внезапно над ямой появилась какая-то фигура, она никак не могла устоять на месте — ее шатало в разные стороны.
— Го-го-го! Лежат! Шляфен… Спят. Я тоже хочу…
— Туда?
— Го-го… не туда.
— Мы их победили! Тьфу! — появилась рядом другая фигура и плюнула в яму.
Потом хриплый голос закричал:
— Лопату! Я буду копать!
— Сейчас, господин офицер,— это уже был голос полицейского или старосты,— я сбегаю!
В яме стало совсем темно. Федя незаметно заполз под одного из расстрелянных.
— Я их буду стреляйт! — загорланил фашист. Мальчик скорее догадался, чем увидел, что в него целятся.
Щелкнул курок… Выстрела не было.
А страшный силуэт шатался над Федором. Вот он остановился, застыл:
— О-о-о! Они шевелятся! Они все шевелятся… Встают! О-о-о!..
Силуэт исчез. Затопали шаги. Будто отдаляются?..
Тихо, совсем тихо…
Федя не верил этой тишине. Ведь сейчас тот, угодливый,— то ли полицейский, то ли староста — может прибежать с лопатой. Мальчику стало жутко. Может быть, придется всю ночь сидеть здесь, в этой могиле. Но никто больше не появился.
Мальчик понемногу стал выползать из-под мертвого. Тишина… Неужели это он стоит на ногах — и свободно дышит?! Неужели это в кого целился фашист? Федя стоял в яме и, задрав голому, глядел в небо, темно-синее, усеянное мерцающими звездами.
— Федя, слышь, Федя,— раздался голос тетки Марии,— хватайся, видишь руку?
Как ни тянулся Федя к теткиной руке, оставалось еще по меньшей мере десять сантиметров. Тогда она сбросила с головы платок и опустила его в яму. Мальчик схватился за него и выкарабкался на волю.
— Спасибо, тетя Мария,— и он бросился на шею женщине.
— Горюшко ты мое, мальчик мой,— причитала она,— сердце чуяло: подался ты к этой яме. Ничего и делать не могу — так и тянет, так и тянет. Выбежала — слышу, фашисты гогочут, и-и-и, не говори, что со мной сталось! Ну, беги!
Пока тихо — скорей к лесу.
«А где же этот, пленный?» — подумал Федя, добежав до первых деревьев. Для него не существовало в лесу дня и ночи. Он даже не представлял, как это можно заблудиться. А тот, раненый, не знает ведь леса, еще забредет куда-нибудь и замерзнет. Только не мог он далеко отойти.
Федя не ошибся. Впереди мелькнула тень. Заметив сзади человека, раненый поднялся с пня и, тяжело ступая, побежал по дороге. Окликнуть нельзя—еще услышат гитлеровцы.
И Федя бросился вдогонку. Бежать было трудно. Однако ведь негоже спасать человека только наполовину. Скоро дорога сделает поворот: одна тропка — к партизанам, а другая — в соседнее село, где тоже гитлеровцы.
Догнать! Во что бы то ни стало догнать! А ноги как свинцом налиты — еле отрываются от земли. Федя не выдержал и крикнул:
— Стой! Подожди! Но раненый бежал…
Наконец он, обессилев, упал на снег. Федя подбежал и тоже шлепнулся рядом.
— Чего убегал?
— Не узнал я тебя. Себя не помнил, сначала от страха, потом от радости.
Вдруг он заплакал:
— Я… там слышал… возле ямы… Думал, убили тебя.
— Хорошо, все хорошо,— успокаивал его Федя.
Ему хотелось прыгать и смеяться, но подняться не было сил — и он отчаянно забарабанил по снегу ногами.
— Ура-а-а! Раненый усмехнулся:
А ты, случайно, не чертенок?

*
А вот несколько строк документа. Его подписал командир партизанского отряда П. В. Лукьянчиков.
«…Зимой 1941—1942 годов Федор Клюев вместе с пионером-партизаном Владимиром Ткачевым поджег комендатуру гестапо и взорвал фашистский склад… Вместе с партизанами переправлял через линию фронта бывших военнопленных. Принимал участие в минировании шоссе Москва — Симферополь. Лично задержал и арестовал 4 полицейских…»
Вот какой он, Федя-партизан.
После войны Федор Петрович Клюев стал офицером Советской Армии. В Москве есть пионерская дружина, носящая его имя. Федор Петрович — скромный человек, он даже удивлялся, если его называли героем: «Разве можно было жить иначе?»