Сценарии. Великая Отечественная Война

1. Жестокая правда войны. Сила слабых:женщины на Великой Отечественной войне
2. Как хорошо на свете без войны!

Жестокая правда войны. Сила слабых:женщины на Великой Отечественной войне

автор Н. М. КОВАЛЕНКО
Литературно-музыкальную композицию

Женщина и война… Оба эти слова женского рода, но как же они несовместимы… Женщина и война…
В мир приходит женщина, чтоб свечу зажечь.
В мир приходит женщина, чтоб очаг беречь
В мир приходит женщина, чтоб любимой быть.
В мир приходит женщина, чтоб дитя родить.
В мир приходит женщина, чтоб цветам цвести.
В мир приходит женщина, чтобы мир спасти.
Женщинам грозных сороковых довелось спасать мир. Они были медсестрами, врачами, санитарками, разведчицами, связистками. Многих солдат спасли от смерти нежные добрые женские руки.
Женщины отгремевшей войны… Трудно найти слова, достойные того подвига, что они совершили. Судьбы их не измерить привычной мерой, и жить им вечно — в благодарной памяти народной, в цветах, весеннем сиянии березок, в первых шагах детей по той земле, которую они отстояли.

Действующие лица:
Ведущий
Чтецы (1)-(11)
Девушки (1)-(8) — в пилотках и гимнастерках

Фоном звучит аудиозапись песни «Священная война» (сл. В. И. Лебедева-Кумача, муз. А. В. Александрова).

ВЕДУЩИЙ: Родина!.. Нет на свете ничего дороже этого слова, омытого кровью известных и безымянных героев.
Враги!.. Они напали, как нападают трусы — ночью. Это случилось в воскресенье, 22 июня 1941 года…

(Запись песни «Священная война» постепенно нарастает.)

ЧТЕЦ (1):
Отцов и прадедов примета, —
Как будто справдилась она:
Таких хлебов, такого лета
Не год, не два ждала война.
Как частый бор, колосовые
Шумели глухо над землей.
Не пешеходы — верховые
Во ржи скрывались с головой.
И были так густы и строги
Хлеба, подавшись грудь на грудь,
Что, по пословице, с дороги
Ужу, казалось, не свернуть.
И хлеба хлеб казался гуще,
И было так, что год хлебов
Был годом клубней, землю рвущих,
И годом трав в лугах и пущах.
И годом ягод и грибов.
Как будто все, что в почве было, —
Ее добро, ее тепло —
С великой щедростью и силой
Ростки наружу выносило,
В листву; в ботву и колос шло.
В свой полный цвет входило лето,
Земля ломилась, всем полна…
Отцов и прадедов примета, —
Как будто справдилась она;
Гром грянул — началась война…
А. Твардовский. «Отцов и прадедов примета…»

ВЕДУЩИЙ: Сколько бы лет ни прошло с того трагического дня, когда началась война, в памяти народной всегда будут живы безмерное страдание военных лет и огромное мужество народа. Не ради славы воевали и погибали люди, ради жизни на земле…

ЧТЕЦ (2):
Все в мире сущие народы,
Благословите светлый час!
Отгрохотали эти годы,
Что на земле настигли нас.
Еще теплы стволы орудий,
И кровь не всю впитал песок,
Но мир настал.
Вздохните, люди,
Преступив войны порог…
А. Твардовский. Час мира

ВЕДУЩИЙ: Путь к победе был долгим и трудным… Каждый день войны — это кровь и смерть, боль и горечь утрат, радость больших и малых побед, бесстрашие и доблесть героев…

ЧТЕЦ (З):
Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни.
Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.
Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,
Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты.
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,
И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века,
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить,
Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел худой зазубренный топор,
Шли пустые тусклые поля,
Шла большая русская земля.
И. Эренбург. 1941

ВЕДУЩИЙ: Фашисты прошли всю Европу, покорив ее. У них были тысячи пушек, самолетов и танков. Они расстреливали, вешали, сжигали, отравляли ста­риков и женщин, детей и раненых. Враги считали, что так же легок будет их путь в Советскую Россию… И просчитались…

ЧТЕЦ (4) (читает отрывок из фронтового письма П. Когана): «…сколько видел и пережил — сожженные села, женщины, у которых убиты дети, и, может быть, главное — людей в освобождённых селах, которые не знали от радости, куда нас посадить, чем угостить. Нам всегда казалось, что мы все понимаем, мы и понимали, но головой. А теперь я понимаю сердцем. И вот за то, чтоб смелый и умный народ наш никто не смел назвать рабом, чтоб на прекрасной нашей земле не шлялась ни одна гадина, за нашу с тобой любовь я и умру, если надо…»

ВЕДУЩИЙ: Так писал в 1942 году с фронта молодой, талантливый поэт Павел Коган незадолго до своей смерти под Новороссийском. Он погиб, как тысячи других героев, защищая свою Родину.

ЧТЕЦ (5):
Я патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
П. Коган. Из недописанной главы

ВЕДУЩИЙ: Фронт проходил всюду — в далеком тылу и на передовой. Воевали все — мужчины и женщины. Великая тяжесть легла на хрупкие женские плечи… С годами мы все больше и больше постигаем бессмертный подвиг женщины на войне, ее величайшую жертву, принесенную на алтарь Победы. Низкий наш поклон женщине, державшей на своих плечах тыл, сохранившей детишек и защищавшей страну вместе с мужчинами.

На самой страшной войне XX века женщине пришлось стать солдатом. Она не только спасала, перевязывала раненых, но и стреляла из «снайперки», бомбила, подрывала мосты, ходила в разведку, брала «языка». Женщина убивала. Она убивала врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее землю, на ее дом, на ее детей.

ЧТЕЦ (6):
…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…
Кронштадский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом — смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады —
мы не покинем наших баррикад.
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю я, горожанка,
мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою.
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей.
О. Берггольц. «…Я говорю с тобой под свист снарядов…»

ЧТЕЦ (7): «Не женская это доля — убивать», — скажет одна из участниц войны. Другая распишется на стенах поверженного рейхстага: «Я, Софья Кунцевич, пришла в Берлин, чтобы убить войну».

ВЕДУЩИЙ: За годы войны в различных родах войск на фронте служило свыше 800 тысяч женщин. Никогда еще на протяжении всей истории человечества столько женщин не участвовало в дойне.

Так какие же они были, девчонки, ушедшие на войну в 41-м? Как воевали, что пережили?
(На сцену строем выходит восемь Девушек. Они по очереди выступают на фоне тихой торжественно-серьезной музыки.)

Вспоминает Мария Петровна Смирнова, санинструктор, награжденная знаком Международного Красного Креста — золотой медалью «Флоренс Найтингейл».

ДЕВУШКА (1) (выходит вперед): Родилась и выросла я в Одесской области. В 41-м году окончила школу… Когда началась война, в первые же дни побежала в военкомат, отправили назад. Еще дважды ходила туда и получала отказ. 28 июля шли через нашу Слободку отступающие части, и я вместе с ними без всякой повестки ушла на фронт. Когда впервые увидела раненого, упала в обморок. Потом прошло. Когда первый раз полезла под пули за бойцом, кричала так, что казалось, перекрывала грохот боя. Потом привыкла… Через 10 дней меня ранило, осколок вытащила сама, перевязалась сама. 25 декабря 1942 года наша 303-я дивизия 56-й армии заняла высоту над подступах к Сталинграду. Немцы решили ее во что бы то ни стало вернуть. Завязался бой. На нас пошли немецкие танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились назад. На ничейной земле остался раненый лейтенант Костя Худов. Санитаров, которые пытались вы­нести его, убило. Поползли две овчарки-санитарки, но их тоже убило. И тогда я, сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела нашу любимую довоенную песню «Я на подвиг тебя провожала». Умолкло все с обеих сторон — и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила на санки и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: «Только не в спину, пусть лучше в голову стреляют». Но не раздалось ни одного выстрела, пока не дошла до наших… Всего из-под огня я вынесла 481 раненого. Кто-то подсчитал: целый стрелковый батальон. (Занимает свое место в строю.)

ВЕДУЩИЙ: Санинструктор стрелковой роты Ольга Яковлевна Омельченко никогда не сможет забыть войны. Вот что она вспоминает…

ДЕВУШКА (2) (выходит вперед): Никому не поверю, если скажет, что страшно не было. Вот немцы поднялись и идут, еще 5— 10 минут и атака, тебя начинает трясти… Но это до первого выстрела. Как услышишь команду, уже ничего не помнишь, вместе со всеми поднимаешься и бежишь… И тебе не страшно. А вот на следующий день ты уже не спишь, тебе уже страшно. Все вспоминаешь, все мелочи, и до твоего сознания доходит, смотришь на лица солдат, это какие-то другие лица, не такие, как у обычных людей… Я не могу выразить, что это такое. На них смотреть страшно… Страшно ли было умереть? Конечно, страшно. Но мы и другое понимали, что умереть в такое время — тоже история. Вот у меня такие чувства были, я до сих пор не верю, что живая осталась. И раненая, и контуженная, но живая.

Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его спалило. Это уже не человек, а черный кусок мяса… Он только подскакивает, а все смотрят, растерялись… Схватила я простынь, побежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Он покидался, покидался, пока сердце не разорвалось, и затих… Разнервничалась, в крови вся. Меня трясло, как в припадке, отвели в землянку под руки. А тут снова бой начался… Под Севском немцы атаковали нас по 7—8 раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Ему же нужно срочно отрезать руку и перевязать. Иначе перевязку не сделаешь. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась у меня на боку, а они и выпали. Что делать! И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала. Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра, я еще повоюю…» Весь в горячке… И в этом бою, когда на нас пошли танки, двое струсили. Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина… А когда эти двое струсили, началась паника. Цепь дрогнула, побежала. Раненых оставили. Мы пришли потом на то место, где они лежали — кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым. К нашим раненым фашисты не имели жалости… И я как об этом узнала, как это увидела, как ночь черная сделалась. Утром построили весь батальон, вывели этих трусов вперед и зачитали им приговор — расстрел. Нужно было семь человек, чтобы привести приговор в исполнение… Три человека вышли, остальные стоят, я взяла автомат и вышла, как я вышла — все за мной… Нельзя было их простить… Из-за них такие смелые ребята погибли. Самые лучшие погибли… (Занимает свое место в строю.)

ЧТЕЦ (8):
Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Ю. Друнина. «Я только раз видала рукопашный…»

ВЕДУЩИЙ: Трудно вспоминать о пережитом на фронте… И не вспоминать нельзя… О своей войне рассказывает Ксения Сергеевна Осадцева…

ДЕВУШКА (3) (выходит вперед): …9 июня 1941 года мне исполнилось 18 лет, а меньше чем через две недели началась эта проклятая война… В 1942 году до­бровольно пошла в эвакосортировочный госпиталь три тысячи двести первый. Это был очень большой фронтовой госпиталь. Бои шли очень жестокие, ране­ных было много. Меня поставили на раздачу питания — это должность круглосуточная. Уже утро, и надо подавать завтрак, а мы еще раздаем ужин. Через несколько месяцев ранило в левую ногу — скакала на правой, но работала. 30 мая 43-го года ровно в час дня был массированный налет на Краснодар. Я выскочила посмотреть, как успели отправить раненых с железнодорожного вокзала. Две бомбы угодили в сарай, где хранились боеприпасы. На моих глазах ящики взлетали выше шестиэтажного здания и рвались. Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, было 6 часов вечера, пошевелила головой, руками,— вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встретила меня старшая сестра, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, узнала и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. Стала раздавать ужин, в глазах темно, пот льется градом, упала. Привели в чувство и только слышится: «Скорей!.. Быстрей!» И я еще давала тяжелораненым кровь. Двадцать месяцев никто не подменял, не сменял меня. Левая нога, опухшая до колена, забинтована. Руку прооперировали, тоже перебинтована, голова забинтована. Так и проскакала я круглосуточно все эти двадцать месяцев и перенесла все, что только можно было перенести в это тяжелое трудное время войны… (Занимает свое место в строю.)

Им было трудно, им было страшно, но, взяв винтовку, они шли мстить за поруганную честь Родины… Вот что вспоминает старший сержант, снайпер Клав­дия Григорьевна Крохина.

ДЕВУШКА (4) (выходит вперед): Мы залегли, и я наблюдаю. И вот вижу: один немец приподнялся. Я щелкнула, и он упал. И вот, знаете, меня всю затрясло, меня колотило всю. Я заплакала. Когда по мишеням стреляла — ничего, а тут: как это я убила человека?.. Потом прошло. И вот как прошло. Мы шли возле какого-то небольшого поселка в Восточной Пруссии, и там около дороги стоял барак или дом, не помню: все горело, сгорело уже, одни угли остались. И в этих углях человеческие кости, и среди них звездочки обгоревшие, это наши раненые или пленные сгорели. После сколько я ни убивала, мне не было жалко. Как уви­дела эти горящие кости, не могла прийти в себя, только зло и мщение осталось…

Наши разведчики взяли одного немецкого офицера в плен, и он был очень удивлен, что в его расположении выбито много солдат и все ранения только в голову. Простой, говорит, стрелок не может сделать столько попаданий в голову.

«Покажите, — попросил, — мне этого стрелка, который столько моих солдат убил. Я большое пополнение получил, и каждый день до десяти человек выбыва­ло». Командир полка говорит: «К сожалению, не могу показать, это девушка-снайпер, но она погибла». Это была Саша Шляхова. Она погибла в снайперском поединке. Но вот когда немецкий офицер услышал, что это была девушка, он голову опустил, не знал, что сказать…

Мы ходили на задание парами: одной от темна до темна сидеть тяжело, глаза слезятся, руки, ноги немеют. Зимой особенно трудно. Снег, он под тобой тает… Только рассветет, мы выходили и с наступлением темноты с передовой воз­вращались. 12 часов, а то и больше мы лежали в снегу или забирались на верхушку дерева, на крышу сарая или разрушенного дома. И там маскировались, чтобы враг не видел где мы, где наши позиции… С войны даже если живой придешь, душа болеть будет… Очень больно… Мы же молоденькие совсем пошли… Девочки… (Занимает свое место в строю.)

ВЕДУЩИЙ: Фронт проходил всюду — на передовой и в тылу. Воевали все — отцы, матери, дети… Вот что вспоминает партизанская связная Мария Иосифов­на Ясюкевич…

ДЕВУШКА (5) (выходит вперед): Я была совсем девочкой, 13 лет. Я знала, что отец помогает партизанам, понимала… Приходили какие-то люди ночью, вызывали его, что-то оставляли, что-то забирали. Часто отец брал меня с собой, посадит меня в воз и скажет: «Сиди и не поднимайся с этого места». Когда приедем куда надо, он достанет оттуда оружие или листовки. (Едет старый человек с девочкой, это не так бросается в глаза.) Потом он стал посылать меня к станции. Научил, что надо запоминать. Я тихонько прокрадусь к кустам и до ночи там ховаюсь, считаю, сколько составов прошло, запоминаю, что везут: ору­жие везут, танки или живой силой состав едет. Кусты недалеко от железной дороги были, немцы их на день раза 2—3 простреливали. Я маленькая, проберусь всегда так, что меня никто не заметит. Однажды отец пытался 2 раза выехать с хутора. Надо было пробраться в лес, где его ждали партизаны, но патруль возвращал его обратно. Стало темнеть, вижу ходит по двору, переживает… Зовет меня: «Марийка…» А мать в голос: «Не пущу дитя…» Но я все же побежала в лес, я там все дорожки знала, правда, темноты боялась. Партизан нашла, они ждали, все передала, что отец сказал. А когда назад возвращалась, уже светать стало. Как обойти немецкий патруль? Кружила по лесу, провалилась в озеро, пиджак отцовский, сапоги, все утонуло. Как сама вы­бралась из полыньи, не помню… (Занимает свое место в строю.)

ВЕДУЩИЙ: Дороги… Нескончаемые трудные и горестные дороги войны пролегли через весь тыл. Местное население помогало партизанскому движению всем, чем могло… Рассказывает Александра Никифоровна Захарова, партизанский комиссар.

ДЕВУШКА (6) (выходит вперед): Помню, как раненые ели ложками соль… Как в строю называют фамилии, боец выходит и падает вместе с винтовкой от сла­бости. Народ нам помогал. Целая армия в лесу, но без них мы бы погибли, они же сеяли, пахали, чтобы себя и детей кормить, чтобы нас кормить, одевать всю войну. Пахали ночью, пока не стреляют… У нас было оружие, чтобы защи­щаться. А они? За то, что буханку хлеба дал партизану, — расстрел; я переночевала и ушла, а если кто донесет, что я в этой хате ночевала, — им всем расстрел. А там женщина одна, без мужика, а с ней трое маленьких детей. Она не прогоняла, когда придем. И печку вытопит, и обстирает нас… Она нам последнее отдаст. Мы едим, а дети сидят, плачут, голодные… Что бы мы без них сделали в войну? Без этих женщин, которые вырастили детей без мужей, которые отдавали последнее, веря в нашу победу.

ЧТЕЦ (9):
Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все без конца и без счета —
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.
Ты шла, затаив свое горе,
Суровым путем трудовым.
Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.
В холодные зимы, в метели,
У той у далекой черты
Солдат согревали шинели,
Что сшила заботливо ты.
Рубила возила, копала, —
А в письмах на фронт уверяла,
Что будто отлично живешь.
М. Исаковский. Русской женщине

ВЕДУЩИЙ: Война… И милосердие… Сопротивление и жалость ко всему живому… Вот что вспоминает санинструктор Зинаида Васильевна Корж…

ДЕВУШКА (7) (выходит вперед): Бой под Будапештом. Это была зима… Я тащила младшего сержанта. Сама я была в брюках и телогрейке, на голове шапка-ушанка. Тащу и вижу: черный такой снег. Я поняла, что это глубокая воронка,— то, что мне надо. Спускаюсь в эту воронку, а там кто-то живой… и скрежет какого-то металла… Поворачиваюсь, а фашист раненый, в ноги раненный, лежит и на меня автомат наставил. А у меня, когда я раненого тащила, волосы из-под шапки выбились, сумка санитарная через плечо и красный крест… Когда я повернулась, он увидел мое лицо, понял, что это девушка и. вот так: «Ха-а-а». У него, значит, нервное напряжение спало, и он этот автомат отбросил. Ему безразлично стало… И вот мы втроем в одной воронке: наш раненый, я и этот немец. Воронка маленькая, ноги у нас вместе. У немца огромные такие глаза, смотрят, душу прожигают… Наш раненый не поймет в чем дело, за пистолет хватается, а тот ничего не делает, только на меня смотрит. Перевязываю своего раненого, а немец лежит в крови, истекает кровью, одна нога у него перебита совсем. Еще немного, и он умрет. И я, окон­чив перевязывать нашего раненого, разрываю ему, этому немцу, одежду, перевязываю ему рану и накладываю жгут и дальше перевязываю нашего. Немец говорит: «Гут, гут… Данке». Его силы покидают… Я перевязала нашего раненого, а потом думаю, что скоро приедет повозка, надо вытащить их обоих. Вытащила, погрузила на линейку и повезла в госпиталь. (Занимает свое место в строю.)

ВЕДУЩИЙ: Вспоминает Ефросинья Григорьевна Бреус, врач…

ДЕВУШКА (8) (выходит вперед): Да, ненависть, обида — все смешалось. Но вот какой случай был со мной. Наш эшелон остановился: ремонтировали рельсы. Сидим мы с одной медсестрой, а рядом двое наших солдат варят кашу. И откуда-то два пленных немца, стали просить есть. А у нас был хлеб. Мы взяли булку хлеба, разделили и дали им. Те солдаты, которые варили кашу, слышу, го­ворят:
— Смотри, сколько врачи дали хлеба нашему врагу! — и что-то такое, мол, разве они знают настоящую войну…

Через какое-то время другие пленные подошли, уже к тем солдатам, которые варят кашу. И тот солдат, который нас недавно осуждал, говорит одному немцу:
— Что, жрать захотел?

А тот стоит и ждет. Другой наш солдат передает буханку хлеба своему товарищу:
— Ладно, отрежь ему.

Тот отрезал по куску хлеба. Немцы взяли хлеб и стоят; видят, что каша варится.

— Ну, ладно, — говорит один солдат, — дай им каши.
— Да она не готова еще.
— Вы слышали?

И немцы, как будто тоже знают язык, стоят. Солдаты заправили кашу салом и дали им в консервные банки. Вот вам душа русского солдата… (Занимает свое место в строю.)

ВЕДУЩИЙ: Можно ли было победить народ, женщина которого в самый тяжелый час, когда так страшно качались весы истории, тащила с поля боя и своего раненого, и чужого раненого солдата? Можно ли было победить народ, солдат которого, несмотря на ненависть к своему врагу, делится с ним куском хлеба? Нет, тысячу раз нет.

ЧТЕЦ (10):
Не той, что из сказок, не той, что с пеленок,
Не той, что была по учебникам пройдена,
А той, что пылала в глазах воспаленных,
А той, что рыдала, — запомнил я Родину.
И вижу ее накануне победы
Не каменной, бронзовой, славой увенчанной,
А очи проплакавшей, идя сквозь беды,
Все снесшей, все вынесшей русскою женщиной.
К. Симонов. «Не той, что из сказок, не той, что с пеленок…»

ВЕДУЩИЙ: Кипела ярость благородная, вставала как волна, ведь шла война, война народная, священная война. Неумолимое возмездие вступило на вражескую землю… И враг был остановлен. Пробитое пулями Красное знамя Победы гордо реяло над Берлином. Не всем было суждено вернуться с этой самой страшной войны..

ЧТЕЦ (11):
Умру — вы вспомните газеты шорох,
Ужасный год, который всем нам дорог.
А я хочу, чтоб голос мой замолкший
Напомнил вам не только гром у Волги,
Но и деревьев еле слышный шелест,
Зеленую таинственную прелесть.
Я с ними жил, я слышал их рассказы,
Каштаны милые, сливы, вязы.
То не ландшафт, не фон и не убранство,
Есть в дереве судьба и постоянство,
Уйду — они останутся на страже,
Я начал говорить, они доскажут.
И. Эренбург. «Умру — вы вспомните газеты шорох…»

ВЕДУЩИЙ: В наших сердцах всегда будет жива память о тех, кто погиб на этой безжалостной, суровой войне. Мы помним всех: героев и рядовых, мальчишек и девчонок, солдат и офицеров, погибших за нашу святую землю, за Россию. (Все актеры выходят на поклон.)